Но Лариана лишь сильнее вцепилась пальчиками в сиденье стула, не сводя с Люциана широко распахнутых фиалковых глаз.

Тогда он стиснул зубы и неожиданно для самого себя отвел взгляд.

— Богиня явилась в наш мир, хотя ритуал и не завершился. К счастью, на тот момент она оказалась достаточно слабой, чтобы мы смогли победить, вновь запечатав ее в сумеречном мире. Нам стоило это… немалых усилий. А потому, чтобы лишить Тиамант даже крошечного шанса вернуться, мы обязаны были стереть с лица земли всех, кто участвовал в темном колдовстве. Так мы и сделали.

Судя по широко раскрытым и немигающим глазам Ларианы, пока она мало понимала, как все это ее касается. Но Дэйн знал, что когда он дойдет до конца, то не захочет видеть ее взгляд.

— Мы уничтожили всех культистов. Двенадцать взрослых мужчин, сильных магов. Впрочем, — с ноткой горечи усмехнулся ректор, — по сравнению с богиней, убить их было слишком просто. Однако среди адептов темной секты были две женщины с младенцами. Одной из них оказалась верховная жрица Тиамант. А в черном одеяле на ее руках лежала ты.

Лариана перестала дышать.

— Что… с ней стало? — хрипло проговорила магиана, и остатки румянца исчезли с ее и так довольно бледных щек.

Высший некромант мог лишь молчаливо отдать должное ее выдержке. А еще тихо сожалеть. Потому что в девятнадцать лет девушка должна радоваться жизни, влюбляться в однокурсников, улыбаться свету солнца, не задумываясь о том, что когда-нибудь оно может погаснуть именно для нее. Дэйн знал это как никто другой. Его детство кончилось слишком давно.

— Мы уничтожили ее, как и остальных, — как можно мягче ответил ректор, но вышло все равно отвратительно. — Как и всех. Остались в живых лишь два младенца, которых мы после некоторых раздумий сочли непричастными к ритуалу.

— После… раздумий? — нервно повторила побледневшими губами Лариана, а ее фиалковые глаза еще шире распахнулись.

Все произошло именно так, как и боялся Дэйн: на нем тут же повис тяжелый взгляд, полный тоски и непонимания.

— Лариана, — медленно протянул он, отчаянно желая прикоснуться к девушке, стереть с ее лица это отстраненное выражение бесконечной печали, — вы должны понять. Если в младенчестве вы были частью ритуала, о чем мы до сих пор не знаем, то оставлять вас в живых — фатальная ошибка.

— Так что же, может, убьете меня прямо сейчас, и дело с концом? — пожала худенькими плечами она и прикусила губу.

Сначала Дэйн не понял, что происходит. Но потом ослепительно-синие глаза вдруг влажно заблестели.

— Ну? Убьете, как мою мать? — продолжала Лариана, а потом вдруг вскочила со стула. На снежно-белом лице слишком ярко выделялись искусанные до кровоподтеков губы.

— Магиана Ирис, вы, кажется, не понимаете… — Дэйн попытался сохранить серьезный тон, несмотря на лезвия, что уже кромсали его изнутри после каждого ответного слова.

— А что тут понимать? — тихо переспросила она. — У меня была мать, которая могла воспитать меня. Любить меня…

— Лариана, она была верховной жрицей Тиамант! — воскликнул некромант, чувствуя, что девушка все больше и больше запутывается. Тонет в собственной печали.

— Ну и пусть, — бросила она, как маленький ребенок, которым, вероятно, в этот момент и стала. Снова стала крохотной сиротой, которую с детства не любила ни одна живая душа. Ни приемные родители, ни братья с сестрами…

Но разве мог он, Дэйн, об этом знать? Он сохранил ребенку жизнь. А остальное никогда не было его заботой. До сегодняшнего дня, когда боль маленькой магианы вдруг стала его собственной.

— Пусть была бы хоть самой проклятой богиней, — тихо всхлипнула Лариана, и это прозвучало гораздо громче, чем крик. — А вы? Вы же и сегодня подозревали меня в чем-то. Что я иду по стопам матери? Хотели меня убить?

Нет, проклятье, нет, Лариана!

С другой стороны, ведь она права, не так ли? Чего же ты добивался, Дэйн, когда во что бы то ни стало хотел увидеть ее анарель?

Чего ты добивался?

— Как вы могли… быть рядом со мной все это время? Неужели у вас совсем нет сердца?

— Магиана Ирис… — тихо произнес Люциан, понимая, что ему практически нечего сказать. Все слова перемешались в голове, и внезапно он почувствовал себя еще более мертвым, чем его сделало проклятие. Потому что на этот раз будто умирала душа. — Вы не понимаете, что говорите. Верховная жрица…

— Не надо больше ничего говорить! — воскликнула она на этот раз достаточно громко. И добавила холодно: — С меня уже достаточно новостей.

Затем резко выбежала из кабинета, как антрацитовый ураган, в своем маленьком черном платье академической формы. Формы, которую Дэйн ввел специально для нее.

— Верховная жрица, — тихо повторил он, оставшись в полном одиночестве, когда дверь с шумом захлопнулась, — собиралась принести вас в жертву своей богине, магиана Ирис. Так что вряд ли она стала бы хорошей матерью…

Но Лариана, конечно, уже не слышала его слов.

Дэйн замолчал, тяжело уронив голову на сцепленные пальцы, и давящая тишина накрыла кабинет ватными крыльями. Ректор закрыл глаза, пытаясь уверить себя, что так даже лучше. Что отныне Лариана не взглянет на него иначе, чем с отвращением. А значит, он сможет сохранять дистанцию. Сможет остаться тем, кто он есть.

Но правда была в том, что уже сейчас что-то болезненно острое, как старые крюки для ловли акул, рвало ему грудь, тянуло и резало, мешая дышать. А перед мысленным взором стояли только фиалковые глаза, полные печального блеска.

А это означало, что он не сможет сохранить дистанцию. Уже не смог.

Стиснув зубы, Дэйн резко шагнул к двери. Толкнул ее с какой-то неистовой яростью, почти наслаждаясь пронзительным скрином петель, и вышел прочь.

Я бежала так быстро, как могла. Сердце обливалось кровавыми слезами, но глаза так и оставались сухими. Как бы сильно мне ни хотелось разреветься, все время что-то не позволяло. И от этого напряжение только росло.

В итоге, чтобы бедняга-хомяк в подоле платья не бился о ноги, я аккуратно придерживала его кармашек. Дабы не упасть, поскользнувшись на идеально-гладких каменных ступенях академии, приходилось немного сбавлять скорость. Чтобы не привлекать лишнего внимания магиан, медленно выползающих после лекций, я плотно сжимала губы и делала крайне невозмутимый вид.

Таким образом, когда величественное черное здание осталось позади, а узкие дорожки привели меня к тому самому парку возле полигона номер шесть, плакать окончательно расхотелось.

Здесь было очень тихо. Даже несмотря на стычку с Ивейном, эта старая аллея, больше напоминающая густой лес с мощеными тропинками, неудержимо манила своей дикостью. Буйством зелени, цветочными полянами и местами даже малопроходимыми зарослями. И потому ее невозможно было не оценить по достоинству.